Виктор О`Рейли - Правила охоты
– И как к этому относится общественность? – поинтересовался Фицдуэйн.
– Нормально, – ответил Берджин. – Здесь все опирается на структуру японского общества. Каждый выполняет свою собственную функцию, а неприятности начинаются именно тогда, когда человек пытается высунуться из своего стойла. Например, начался настоящий бум в связи с торговлей недвижимостью, и якудза оказались в этом замешаны: они, видишь ли, “уговаривали” владельцев продать свою собственность. Это действительно вызвало волну негодования. Вот тебе пример прямого конфликта между нормальными гражданами и организованной преступностью. В результате начали поговаривать о новом законе, который позволит полиции объявлять банды якудза вне закона, ограничивать их деятельность и так далее. Но этот закон никак не пройдет в парламенте…
Он помолчал.
– Разумеется, подобный закон означает появление на японской земле полицейского государства. С западной точки зрения, это и антидемократично, и я не знаю, что еще, однако самое смешное заключается в том, что в Японии это сработает. И ничего в этом странного и страшного не будет. Найти эффективное решение, которое будет приемлемым для большинства, вместо того чтобы с ослиным упрямством цепляться за абстрактные ценности вроде свободы личности и прав человека – вот типично японский подход. Японцы считают, что свободное общество с высоким уровнем преступности не является подлинно свободным, разве что свободным от законов. И они правы.
– Тогда как ты объяснишь попытку “Инсуджи-гуми” превратить меня в мясной фарш? – поинтересовался Фицдуэйн.
– Ты же гайдзин, черт тебя побери! – возмутился Берджин. – Обычные правила к тебе неприменимы. Что касается того, почему именно они напали на тебя, то мне кажется, что они просто-напросто были чем-то обязаны братьям Намака. Налицо чистой воды сделка, незатейливая и простая. Ничего лично против тебя они не имели. Ты и сам бы это узнал после дайо-кангоку.
Фицдуэйн обдумывал то, что только что услышал. Во всей системе был заложен огромный смысл, если, конечно, вы были готовы попридержать свои западные рефлексы. С другой стороны, лично он, Фицдуэйн, был достаточно привязан к основным свободам и правам, особенно к habeas corpus. [11]
Японская система прекрасно справлялась со своей задачей до тех пор, пока каждый выполнял свою часть работы в соответствии с общими правилами. Опять же, даже при наличии демократической системы, у власти могли оказаться неподобающие люди, и тогда беды не миновать. Последствиями таких ошибок, в частности, были трагедии Хиросимы и Нагасаки. А если быть до конца справедливым, то хваленая американская демократия, вкупе со своими предполагаемыми свободами, привела к необъявленной Вьетнамской войне. Даже ирландская демократия, за которую столь многие отдали свои жизни, привела к тому, что одна пятая населения страны прозябала без работы. Это заставляло задуматься.
– Ты размышляешь, Хьюго, – сказал Берджин, – но твои вопросы я читаю на твоем лице. Это опасная привычка, можно заработать пулю в башку.
Фицдуэйн ухмыльнулся.
– Расскажи мне об этих братьях Намака, – попросил он. – Ты как-то упоминал, что знаешь их подноготную.
– Я работал на КРС – Контрразведывательную службу США, – сказал Берджин. – До моего ухода в прессу – “четвертое сословие” – я был агентом по особым поручениям. Помнишь, как.говорилось: “Чтобы попасть в КРС, нужно быть белым как снег, чтобы остаться там, нужно стать черным как уголь”? Мы делали все, что было необходимо, и посылали к чертям законы и правила. Это было интересное время, правда, оно закончилось давным-давно. Но кое-что сохранилось даже с тех пор, например, наш друг Ходама.
– А Намака? – спросил Фицдуэйн.
– Намака тогда работали на Ходаму, – решительно заявил Берджин. – Он вытащил их из грязи и использовал для самых своих темных дел. Разумеется, в конечном итоге все они работали на нас. Отпор коммунизму и все такое, невзирая на правила. Потом Ходама стал карабкаться выше и потянул братьев за собой. Все они переоделись в шелковые пиджаки, но внутренне ничего не изменилось: ни они сами, ни старые привязанности и союзы. Таким образом, я не верю, что Намака могли организовать убийство Ходамы.
– Тогда кто же? – спросил Фицдуэйн.
– Я все время думаю об этом, – сказал Берджин. – Я не уверен, но у меня есть несколько мыслей на этот счет. Я могу сказать тебе только, что эта игра началась очень давно. Думаю, этого указания тебе будет более чем достаточно.
Фицдуэйн жестко посмотрел на Майка.
– Ты знаешь, что случилось, но ты не скажешь. В чем, черт возьми, дело?
– Мне кажется, ты назвал бы это столкновением лояльностей, – откликнулся Берджин. – С возрастом я добавил в свою систему ценностей кое-какую этику. Лично я никуда не тороплюсь.
– Если Намака не убивали Ходаму, – сказал Фицдуэйн, – если это сделал кто-то еще, то этому кому-то потребовалось приложить немалые усилия, чтобы повесить все Дело на братьев. У кого-то есть на братьев зуб, и, таким образом, мы с ними в некотором роде – коллеги. Если хорошенько подумать, то время для убийства тоже было выбрано со значением. Это не просто сведение старых счетов, это попытка определить, кто кому должен кланяться первым.
Берджин хихикнул.
– Я так и подумал, однако полицейский должен опираться на доказательства. Откровенно говоря, до сегодняшнего дня все это было превосходно организованной операцией, которая должна повлечь за собой самые гибельные последствия для братьев Намака. Истина в данном случае не особенно уместна: Намака прожили свой срок, и их уход был лишь вопросом времени.
– Ты говоришь как-то уж очень уверенно, – заметив Фицдуэйн. – Я читал досье Намака. Они – опасные и храбрые люди.
– Существуют силы, с которыми бесполезно сражаться, – ровным голосом сказал Майк.
Фицдуэйн тщательно обдумывал слова друга. Половина того, что пытался сообщить ему Майк, оставалась не облеченной в слова, однако все необходимые ключи Берджин ему дал. Неожиданно Фицдуэйн понял.
– Ты говоришь, что старые союзы остались без изменения? – спросил Фицдуэйн.
– Под другими именами, только и всего, – легкомысленно отозвался Берджин. – Все те же люди продолжают дергать за ниточки, просто у них возникла проблема с одним из своих. Кто-то говорит об излишнем энтузиазме, кто-то твердит о вещах менее достойных, однако проблема существует; гнилое яблоко тем труднее сорвать, чем выше оно висит. Сделать это, не потревожив нижних веток, почти невозможно.
– А что насчет гнилого яблока? – поинтересовался Фицдуэйн. – Как друг, Майк?…
Берджин сжал губы.
– Это конкретное яблоко начало гнить еще во Вьетнаме, – сказал он. – Я бы в этом случае употребил выражение” “сгнил до самой сердцевины”.
– Вот как? – удивился Фицдуэйн. – Сильно сказано. Берджин не отвел глаз.
– Я слишком много об этом думал, – сказал он. В дальнейшем их беседа превратилась в воспоминания, потом старые друзья вместе поужинали. Когда Фицдуэйн собрался в обратный путь, было около полуночи. Прощаясь с Майком, он задал вопрос, который вот уже некоторое время крутился у него на языке.
– Как давно ты работаешь на Контору? – спросил он. Берджин моргнул и некоторое время молчал.
– У болтуна-капитана корабль потонул, а он и не заметил, – откликнулся он и протянул руку. – Как ты догадался?
Фицдуэйн указал на шеренгу тапочек для гостей.
– Слишком много тапочек большого размера, – сказал он.
– Всегда ты был наблюдателен! – улыбнулся Берджин. – Но кто-то должен наблюдать за наблюдателями… Рад был встретиться с тобой, Хьюго.
У Фицдуэйна было о чем подумать на обратном пути в Токио. В частности, он думал о гнилом яблоке по фамилии Шванберг. По всей видимости, он чувствовал себя неуязвимым, являясь главой отделения ЦРУ в Токио и контролируя через посредников самых влиятельных в японском обществе людей.
В Асумаи, в своем не очень чистом, но уютном домишке, Берджин допил откупоренную бутылку отличного вина, потом покачал головой и снял телефонную трубку.
Глава 17
Крупный мужчина в дорогом черном костюме, в шелковой сорочке и клубном галстуке с интересом прислушивался к докладу подчиненных об успехах “Намака Корпорейшн”. Он испытывал также удовольствие и некоторую озабоченность, однако лицо его не отражало никаких эмоций.
Оно просто не могло этого сделать.
Почти сорок лет назад это лицо было изуродовано страшным огнем пожара. Языки пламени обожгли сто целиком, однако левая сторона пострадала сильнее всего. Вместо уха торчал почерневший хрящ, да и вся левая половина тела была покрыта страшными шрамами.
В те времена пластическая хирургия еще не существовала. За бандами корейцев развернулась настоящая охота, и обращение в госпиталь грозило ему смертью. К тому времени, когда он смог безбоязненно обратиться к хирургам, они мало что могли сделать. Трансплантаты с бедер и ягодиц все же немного помогли: он снова мог есть и заниматься любовью, если конечно, женщина способна была вынести его Уродство. Он мог открывать и закрывать глаза. Нос его был восстановлен, а по бокам головы появилось нечто, что могло сойти за уши.
